ТОЧКА ОПОРЫ

Благотворительность в первом поколении
Новейшая история российского меценатства

Окончание. Начало в № 83

Часть II. 2004 год

Тот лицей был не лапотный

Ученики с директором уехали в Петербург реализовать какой-то проект, предупредив меня по телефону, что вернутся поздно. Но вы, сказали, приезжайте, когда хотите.
В школе не было ни души, но дверь с заднего входа не заперта (мыслимо ли, школа – памятник культуры, полная антикварных ценностей, одна библиотека чего стоит, открыта средь бела дня для одного человека?).
Я оставил вещи в гостиной и походил по территории: парк, горка, шумит ручей… Баскетбольное кольцо KETLER, прикрученное к дереву. Флаг со скрещенными шпагами. Цветочная клумба…
Появился завхоз, он же шофер и прочее – Иван Иванович. Осмотрел с Иваном Ивановичем помещения. Везде старинная мебель, отреставрированная в мастерской, портреты, бюсты… «Я говорю, это не для детей, а для музея, – ворчит Иван Иваныч. – А они говорят, ничего, отремонтируем, пускай детям…»
С того времени как я не был тут, много нового. Теперь в башне Брюллова – маленькие уютные классы, для занятий пяти учеников с преподавателем. Приезжие живут в доме учителя. Молоденькая ирландка Руфь стажируется в русском языке, изучает в России политику и разговаривает с детьми только по-английски. Из Петербурга, из университета, приезжают преподаватели. «Ну, это вам Мария Игоревна расскажет, а мое дело, – говорит Иван Иваныч, – знать, где гвоздь, где молоток, и вовремя отремонтировать».
Впрочем, на этом его кругозор не ограничивается.
«Раньше здесь были, – сообщает Иван Иваныч, – сплошные залы, залы. А при советской власти – комнатушки, комнатушки». – «А что тут было?» – «Много чего было. Училище, гостиница, даже публичный дом…»
Лестница отреставрированная, с тех времен, ведет в парк.
Тут во дворе, показывает Иван Иванович, старшеклассники шашлык делают. Сами жарят, сами за собой ухаживают, все дружно. Поужинают, принесут инструменты, усядутся, на волынках, на дудочках, на гитаре – как вдарят… И танцуют отлично.
На втором этаже – стеллажи книг, столы с зеленым сукном, резной шифоньер…
...Появился симпатичный молодой человек, младший воспитатель Артем Дмитриевич. Вместе с завхозом он поводил меня по комнатам воспитанников. Там – современная мебель, но, как и старинная, – ручной работы. Делали сами. Каждый восьмиклассник разрабатывал проект своей комнаты, защищал его на экзамене и за полгода изготовлял мебель. Бюджет на обустройство одной комнаты – десять тысяч рублей, на эти деньги воспитанник покупает что хочет – диван, шторы, лампу, а остальное делает сам. Журнальный столик, шкаф, стол… Я засомневался. «А если руки не приспособлены?» – «У нас преподаватель труда, Миша, безрукого научит». – «Это же профессиональный успех», – заметил я про мебельные изделия будущих государственных деятелей». – «Успех, да, – ответил не без гордости младший воспитатель. – Наши даже мебельный магазин могут открыть…»
«Потом, я слышал, – сообщает мне младший воспитатель, – они пойдут в большой университет – вместе, их разлучать нельзя, не то что забьют, но могут не найти своего места. И это моя как бы задача – я их с внешним миром сдруживаю».
«Есть все-таки отрыв от реальности?» – «Есть… У них тут свой мир. Я даже не знаю, как они выйдут в тот. Это, может быть, единственный минус... Хотя мы ездим, знакомим…» – «Все зависит от того, в какую среду попадут». – «Да, в плохую компанию или в хорошую». – «А с какими вопросами они к вам обращаются?» – «Старшие или младшие?» – «Ну, старшие».
Усмехнулся: «Как с девчонками познакомиться…»
«Все-таки у родителей должен быть сильный мотив, чтобы отдать в интернат…» – «Ну, у большинства нехватка средств. Эта школа была рассчитана на малообеспеченных одаренных ребят. Есть и бедная интеллигенция, и рабочие, и колхозники». – «Тут не от родителей зависит, а от ребенка», – вставляет слово в педагогический разговор завхоз Иван Иваныч.
«А будущее?» – «Они все политиками хотят стать, дипломатами». – «А они представляют себе, что это такое?» – «Ну, у них право ведет известный юрист, политику – политолог… Девятиклассники такие вопросы задают… Продуманные…» – «То есть ориентированы на государственную деятельность?» – «Жизнь покажет… я тоже учился на менеджера, а потом перевелся на педагога…»
Утро. Проснулся. В холле – кожаные диваны, картины, телефон на старинном столике.
В коридоре на стенде – текущие оценки по геометрии в баллах. Объявление о дополнительном шансе «для недовольных своим результатом…». Вопросы для девятиклассников… «Объясните, почему угли одного из богатейших бассейнов России – Тунгусского – разрабатываются очень мало?» (2 балла). «В чем причина экологического кризиса в Череповце, на Ухте, на Урале?» (по 2 балла за ответ). «Рассмотрите связь названий футбольных и хоккейных команд с развитыми в регионе отраслями промышленности (0,5 балла за команду)».
«От улыбки хмурый день светлей, от улыбки в небе радуга проснется…» (на том же стенде, вроде «Доброго утра»).
«Мы разные. Одни худые, другие толстые. Некоторые из нас большие, некоторые маленькие. Кто-то переполнен цветами и фантазиями. А кто-то проще и более практичен. Одни из нас кажутся вечно недовольными. Другие улыбаются, даже когда им плохо. Одни хмурые и неразговорчивые. Другие приветливые и общительные. Кто-то подходит друг другу. Кто-то менее совместим, несмотря на сходство. Нас много, но всегда найдутся те, кто останется в стороне.
А вместе мы образуем красочный мир.
Акинтьев. Ашичев. Быков. Гильденберг. Гринева. Егоров. Колосов. Мартынюк. Мещеряков. Нечмир. Никодюк. Парфенов. Петрушенко. Путра. Румянцев. Терентьев. Тимохин…»
Дела школы. «Я – сам». «Искусство учиться». Конкурс общественных проектов. Баня. Репетиционные экзамены. Субботник у ресторана «Адмиралтейство». Игра на местности. Бенефис. «Моя родословная». Церемония «Европа в школе»…
Глядя на почти уже восстановленную дачу Брюллова с проглядывающими европейскими формами, думаешь, что в этой школе нет, слава богу, квасного патриотизма, бородатого «народного православия». Да и высшей власти, трижды побывавшей тут, вовсе не нужно православие (это для «народа») – разведчикам наверняка по душе европейское: частная школа, природа, парк...
Тот лицей, Царскосельский, тоже был европейский, а не лапотный.

Пример на неравенство

Иду на урок в девятый класс.
«Доброе утро, – говорит Елена Ивановна. – Сегодня мы проработаем неравенства». (Вот тоже вечная тема.)
«Хотелось бы равенства в жизни, – говорит учитель математики Казакова, – но больше встречается неравенство… и нам все время приходится сравнивать и принимать какое-то решение.
Я в седьмом классе пыталась вам объяснить, как неравенство превратить в равенство… Иногда есть счастливая возможность неравенство превратить в равенство. Чаще – разобраться, что это такое, в чем суть и почему. Неравенство – это такая хорошая модель описания социальных процессов.
Поехали…»
Класс с большим зеркалом во всю стену, отчего кажется, что детей больше.
«Решаем систему… Вадик, конечно, сложит, это его любимое. Объясняю, почему этого нельзя делать. Потому что каждое неравенство имеет свой интервал, и от сложения интервалов решения для каждого не будет», – говорит Елена Ивановна про математику, но звучит шире.
Тут вообще многое звучит шире, в этом отреставрированном здании старого мира – эхо, что ли, такое… Люди хотят справедливости, равенства, а такого не бывает, и их обманывают, и они не получают и крох от перехватываемой другими собственности, и у них отбирают нищенские льготы, и они выходят на площади…
«Молодцы, замечательно… Дроби, где видим, там уничтожаем. Дроби нам не нравятся с детских лет…»
Хорошие ребятки. Это те самые, что сделали индивидуальную мебель. Те, что изучают историю России. И решают задачки на неравенство…
«Я ни на минуту не сомневаюсь, что вы способны на все. Даже после невыносимых испытаний культурой», – говорит Елена Ивановна, имея в виду вчерашний поход в театр, и гладит кого-то по голове.
«Хорошо… Хорошо… Отлично. Те, кто справляется с этими примерами, к себе могут относиться вполне уважительно».
В класс заходит меценат, пробегает перед доской, улыбаясь, и, молча извиняясь всем выражением лица, садится в угол.
«…Сыграем в игру: каждый себе задает вопрос, на который бы хотел ответить…»

«Не исключаю отрицательного результата»

Сергей Эдидович – о том, что он делает.
«Я только финансирую, мое участие – финансовое. Иногда я чувствую, надо что-то сделать, но я не профессионал в этом.
Я задаю начальный импульс, а потом необходима открытость…
Вообще я хочу, чтобы школа была как грядка. На ней – виноградная лоза. Для тех, кто прижился, создают условия. Школа – как грядка, как среда...
Даже если бы не было Пушкина, – говорит мне Гутцайт, – лицей не был бы хуже. Есть чернозем, удобрение… На самом деле школа была хороша, раз осталась в истории. Это я к тому, что и из нашей школы могут выходить не обязательно государственные деятели. Но какой стороной человек повернут к государству, стране?»
«Два года назад, – сказал я ему, – вы говорили о будущих президентах. Произошла переоценка?» – «И да и нет… Вероятность того, что отсюда выйдет президент, ничтожна.
Да и не в этом дело. Всегда создавались очаги. Задавались примеры… Но я не исключаю отрицательного результата опыта, что через пятьдесят лет будет сделан анализ деятельности школы и…»
Директор Елена Ивановна включается в разговор: «Не согласна…»
Вот ее ученый, педагогический взгляд.
Одна задача – воссоздать легенду о Царскосельском лицее.
Вторая – образование этих детей.
Третья: показать путь благотворительности – что можно вкладывать в образование.
Четвертая: доказать, что малая школа – это не минус, а плюс.
Пятая – накопление новых технологий (мы, поясняет Елена Ивановна, освоили проектные технологии во всех видах, даем два-три семинара в месяц учителям нашим и не нашим.
«То есть, – подытоживает Казакова, – есть очень много разных задач и аспектов того, что мы называем педагогикой открытого образования. Когда люди учатся не по учебникам, а решая проблемы, с которыми сталкиваются в жизни…»
Сергей Гутцайт к вопросу о распространении их опыта – среди бедных или богатых – относится с осторожностью. Не надо пока ничего вытаскивать, говорит он, нам еще самим помочь надо.
Его другое заботит.
Чтобы школа существовала 100 лет. Все-таки лицей сто лет просуществовал. Как сделать, чтобы эта школа стала не хуже через сто лет, не растворилась. «Бывает же театр, – говорит он, – в котором много раз поменялись руководители и труппы, а театр остался. Вот в чем проблема – как создать привычки, традиции…»
«Но все равно, – замечаю я, – у вас колоссальное продвижение». – «Мне кажется, – отвечает он, – за счет путешествий».
Вот еще малоизученный резерв образования. На путешествия по стране и миру у них в школе уходит более тридцати процентов школьного бюджета.
«И вот они готовятся, едут с преподавателем, – рассказывает Гутцайт. – Потом обрабатывают материалы…» – «Этот метод не шибко разработан». – «Не шибко, – подтверждает директор Казакова. – Детский туризм – это диснейленд, развлечение низкого уровня, шоппинги. Либо скучная программа хождения по музеям». «Я бы, – говорит предприниматель Гутцайт, – выдал лозунг: ребята, не плывите по течению, не берите то, что лежит на поверхности, а создавайте продукт…»
Сергей Эдидович – яхтсмен и считает, что путешествие на яхте – это воспитание. Отправляешься в путешествие на маленькой яхте, попадаешь в сильный шторм и должен преодолеть его…
Каждый год у них несколько путешествий. В пятом классе традиционно – Крым, Турция, Греция… В девятом – Скандинавия. Возвращаясь, получают задание – написать сказку и издать книжку…

...Куда они идут, эти ученики современной версии Царскосельского лицея?
Учитель русского языка Мариэтта Апресовна Мирзоян, работающая тут пятый год, говорит: «Если вы их спросите, они не скажут. Все пока смутно, время самоопределения… Я думаю, что здесь есть дети, которые со временем могут занять очень высокие должности, но захотят ли?»
Проблема для власти: захочет ли она их принять? Сегодня механизма вхождения во власть нет или он такой, что лучше бы не было. И потом – что бы ни предполагали создатели этой школы, но молодой человек может в меньшей мере думать о власти, а в большей – о чем-то другом…

...На уроке, где я оказался, готовились к постановке балета с разными сюжетными линиями. Мальчики в балетных тапочках мочили ноги в тазу с водой.
Разговорился потихоньку, на ушко, с одной-единственной в школе девочкой Варей.
С девочками для танцев – проблема. Иногда приезжают из какой-нибудь гимназии. «Но особого удовольствия они не получают», – кивнула Варя на мальчиков. «Почему?» – «Девочки младше их…»
Им примерно по пятнадцать лет, говорит мне Варя, но есть кому и тринадцать, и семнадцать…
Самой Варе пятнадцать, она из Питера, у нее девятимесячный брат, и у отчима еще два сына, один тут учится, в пятом классе… Мама – учитель, сейчас в декрете, и отчим учитель.
Мальчики танцуют «Хаву нагилу» – к поездке в Израиль.
«С удовольствием танцуют, да?» – говорю я единственной девочке. «У нас сейчас кризис, – замечает она, – неохота…» – «Даже танцевать?» – «Танцует на самом деле здесь вон тот один, – показывает на мальчика, – но он не хочет. Он может танцевать как угодно, потому что знает, что его все равно поставят… На самом деле больше всего хотят те, кто танцует плохо. Вон, первый стоит, Ваня, – у него стимул…»
Спросил Варю: а не хотела бы в другую школу? Нет. Почему? «Ну, – сказала она, – если попробовали хорошее вино, вы плохое не будете. Лучше вообще не будете пить… Я как услышала про эту школу, полтора года канючила – не хочу учиться в своей школе больше… Хотя иногда думаешь, будь проклят день, когда я села за баранку этого автомобиля. Ну, в смысле школы, где одни мальчики. А поговоришь со своими знакомыми из старой школы, думаешь – не-ет...»

Пробьются ли в президенты?

Клуб попечителей школы Горчакова – пестрое собрание, человек сто. Политики, бизнес-элита… В клуб попечителей входят из-за хорошего отношения к Гутцайту. Многие и в школе ни разу не были, но ежегодный взнос – две тысячи долларов – делают регулярно, в результате 15–17% бюджета школы формируют эти люди. А некоторые задают и образцы – ведь взнос сделали и президент Путин, и бывший вице-премьер Клебанов, и Ростропович…
Гутцайт хочет, чтобы вокруг школы появился и второй слой. Назовем его так – слой интеллектуальной, культурно-образовательной элиты как среды для детей. («С этим – сложнее», – говорит Гутцайт.)
Хотелось бы, конечно, говорит он мне, воспитывать «аристократию духа», для этого нужны какие-то ценности: порядочность, чувство товарищества, «не брехня». И когда об этом не говорят – патриотизм само собой разумеется, потому что это – твой дом, и ты отсюда никуда не собираешься...

...Он, как многие, школой был не удовлетворен – своей, детской, она его прибивала, ну, не прибила совсем, и вот он подумал – как бы такую сотворить, чтобы не прибивала таких вот… Ну, про аристократию духа, лицей – это уже потом.
Да, повторяет, хотелось бы воспитать «аристократов духа», а не жлобов, а кому не хочется? Многим, но нет возможности. А у меня есть. Есть. Вот подумал: а что, если вложить?

Что ему в педагогике не нравится (из опыта прежней советской школы и ее новых версий)? Авторитаризм. Показуха. Непонимание человека. Чуть что – отчислим. Почему?
А что его интересует? Его интересуют дети, интересует школа. «А вам это интересно? – спрашивает, глядя на меня искоса, с ожиданием, Сергей Эдидович. – Или, может быть, думаете, один сумасброд бросает деньги, другие сумасброды что-то делают?..»

Я спросил мецената, правильно ли понимаю, что он вытаскивает людей из одной среды в другую. Создает другую действительность – новую версию старой. Насчет «вытаскивания» ему не понравилось. «Я на самом деле не знаю, – сказал он, – хорошо ли делаю, что из той среды перевожу людей в эту. Неизвестно, хорошо ли им от этого будет, а может, он в той среде был бы счастливее или из той среды пробился бы в президенты – вполне может быть, что результат школы будет неудачным, я это допускаю».
На самом деле «из той среды» в президенты вряд ли пробьешься, он это понимает. Но называть школу экспериментом ему не нравится. Все время говорит о традиции. Заложить традиции, сделать так, чтобы школа существовала и через 100 лет, когда не будет ни его, ни коллег, чтобы жила со сменой поколений – вот что ему хочется…
Не хочет, чтобы школа была «шоу».

Тем, которые верят в сказки

«…Как я стал бизнесменом? Я до сих пор себя бизнесменом не считаю. Я не бизнесмен. Некоторые решения, которые принимаю, противоположны бизнесу. Но тем не менее результаты получаются положительные. Поэтому я не бизнесмен в прямом смысле.
А биография… Повезло с родителями. Бабушка, дедушка, все с высшим образованием. Слышал, что в роду сыр варили, один Гутцайт до сих пор в Финляндии, кажется, этим занимается. Бабушка окончила университет до революции. Учила детей с замедленным развитием. Были предки и из Бессарабии – управляющий крупным поместьем. И все, от кого я произошел, были – если врач, то главный, если профессор, то директор консерватории…
В семье говорили банальные вещи: береги честь, сначала работай на репутацию, а потом она будет работать на тебя. Все делай хорошо, делай то, что интересно… Мой папа был гиперпринципиальный… Ну вот, отсюда все началось. Одесса, Институт инженеров речного флота, тот же факультет, что закончил Жванецкий. И дружим до сих пор, хотя он на восемнадцать лет старше.
Потом переезд в Питер. Торговал елками, арбузами…
Я всем говорю, что украсть гораздо труднее, чем заработать.
Деньги должны быть чистые, чтобы ты мог их тратить, в том числе на благотворительность. Иначе тратить не сможешь».

Я сказал Гутцайту, что народ не без оснований не верит в честно заработанные большие деньги («Сознание неправды денег в русской душе невытравимо» (Марина Цветаева), и попросил, если можно, рассказать, как он их заработал.
Сергей Эдидович не колеблясь согласился.
«Я, – сказал он, – начал в доперестроечный период, поскольку хотел прилично жить. Выращивал лук, выращивал поросят, пробовал – свиней, быков… Это было в 80-м, 81-м, когда по закону имел право иметь двух поросят, но в воздухе висело – продовольственная программа. А поскольку я честно выращивал сам (у меня не было рабочих, соседка готовила еду), то меня не трогали. Я держал штук пятьдесят поросят, сам забивал, года два этим занимался – не разбогател, но что-то понял, приобрел опыт. Постепенно перешел на пошив, было маленькое швейное производство. Шил и продавал. Отработал технологию…
В те же 80-е построил дом, хороший, в модерновом стиле. Прокурор сказал: «Я тебя посажу». Было опасно, но – ничего... Тогда мне казалось, это был некоторый вызов обществу, не агрессивный, положительный.
Купив дом, увлекся архитектурой. Я не умею рисовать и музыкой тоже не занимался, а что-то просит внутри. И я каждый год строю дом, вместе с архитектором...
Потом прежний бизнес стал мне уже неинтересен, и в начале 90-х я начал давать обеды... И это имело успех. Двадцать, тридцать, сорок человек… Семьдесят человек! Название такое: «Сборно-разборный модуль бревенчатого типа, предназначенный для питания туристов». А? А идея в Кижах возникла, был на экскурсии и узнал, что храм построен не в Кижах, его там, где строили, разобрали, а потом тут собрали. Вот отсюда возникла идея ресторана как сборно-разборного модуля. А дурацкое название вот откуда. Чтобы построить, надо было получить в собственность землю и разрешение на строительство, а для сборно-разборного – не надо было.
И вот построил ресторан “Подворье”»…
Так он строил – рестораны, дома – сдавал в аренду, строил – сдавал… А потом стал думать, как потратить деньги – тоже надо, чтобы было приятно…
Тут, под Питером, находится Государственная инспекция охраны памятников природы. «А поскольку я, – продолжает Гутцайт, – отреставрировал памятник архитектуры “Круглый зал” – музыкальный салон Кваренги XIX века в Павловске, то с дачей Брюллова то же самое произошло. Когда она стала рушиться, мне предложили взять в аренду…
А проект школы, образования уже у меня два года был – мелькали какие-то аналоги с Царскосельским лицеем…
Предпосылки были. Как в любой интеллигентной еврейской семье, где тебя долбят, что учишься плохо, что надо лучше. И в связи с собственными детьми – когда сталкиваешься с их школой, понимаешь: то, что там происходит, это несимпатичная ситуация. И у меня что-то проскакивало, наверное, о том, как строить образование идеальное… Почему-то крутилась идея Царскосельского лицея».
«Мне казалось, – говорит Гутцайт, – это больше продукт воспитания, чем генетики. Теперь я понимаю, что это так. И Россия много потеряла, что таких людей нет… Либерал ответственный. Либерал с чувством юмора. С понятием, что хорошо, что плохо…
Я не берусь в планетарном масштабе, я пробую сделать прецедент. Мне кажется, что можно научить детей говорить правду. Что могут появиться люди, которые убеждены – можно честно зарабатывать. Что врать нехорошо. Что грести под себя – нехорошо...
Вот я читал книжку старую, с ятями, в которой рассказывалось, как, оказавшись на краю, некто достиг успеха в жизни. И там употреблялось слово «честность». Написал англичанин в 1886 году… И я подумал, что размылся смысл, ушла вера в это слово. Никто ведь не верит в честность. А раньше верили.
У меня есть знакомый американец, протестант. Он спрашивает о ком-то: «Хороший человек?»
Ни один русский не скажет так:
хороший человек, плохой – все размыто…

«У людей очень плохо со вкусом. Все строят безвкусные дома, с безвкусным интерьером. И тем не менее, если попадается красивое, все это понимают, – сказал Гутцайт. – Если показать одежду – хорошую и плохую, музыку, картину, все-таки по-настоящему хорошее люди отметят. Со школой то же примерно. Если по-настоящему хорошо – это будет видно. Если создадут условия, чтобы способности развивались и их не убивали, то люди увидят.
А все врут – в семье, в обществе. Есть очаги, где не врут. Окуджава, Сахаров, Макаревич, Шевчук… Мне хотелось бы, чтобы «из этой оперы». Чтобы в этой среде они находились, учились не врать…
О будущих государственных деятелях – получится ли? Станут ли чиновниками? В чиновники же идут не лучшие… Примет ли их власть? Вы хотите, чтобы я сказал – примет? – улыбается он. – Наверное, не примет… Все говорят, они проиграют. Наверное, проиграют…
Но должны же добро, правда побеждать».
«Это что же, – говорю я, – получается вроде сказки, где добро побеждает зло»?
«Ну, есть же такие люди, – отвечает он, – которые верят в сказки. Ну, вот я такой».

Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ
Фото из архива школы